В младших классах я училась в той же школе, где работала мама, потому часто пропадала у неё в кабинете. У мамы был казенный проигрыватель и полка с винилами [они ещё тогда не назывались никакими винилами, по крайней мере я об этом не знала – обычные были, нормальные себе пластинки с музыкой. А ещё музыка была на кассетах]. «Машина времени» мне в те времена не нравилась, Вайкуле и Николаев – сильно заунывно, а вот «Бременские музыканты» и Высоцкий – нормулька. Некоторое время спустя я выяснила, что меня назвали в честь его жены, Марины Влади. А ещё много позже – что Марина Влади – тоже псевдоним. Но Высоцкий на всю жизнь стал для меня как родственник.
Как-то в Институте, когда ещё никакими Интернетами я пользоваться не умела, и информация была самоценностью, мне попался файл с воспоминаниями разных людей о Высоцком. Как он жил, что писал по ночам, что пел согласные звуки. Фанаты-и-не-только писали Высоцкому, рассказывая свои дичайшие истории совковой реальности, которые он потом превращал в песни. Оттуда я узнала о его почти благоговейном отношении к Пушкину. Высоцкий хранил – то ли на своём рабочем столе, то ли на стене рядом – посмертную маску Пушкина, и во времена, когда «рифма не шла» – мысленно обращался за помощью к великому поэтическому гению.
Про то, что Высоцкий – алкаш, я знала с детства. Вообще, образ любого советского мужика в моей голове – это образ алкаша, в которого превратился спортсмен Гурин из «Москва слезам не верит». А вот когда узнала, что наркоман – удивилась. Я вообще удивляюсь, когда узнаю, что кто-то наркоман. Для меня это то же самое, что быть зомби.
Там в доковском файле был такой момент, когда кто-то (или даже многие) побивались: вот, мол, не дожил, не допел. На что автор им отвечает: ну не бывает так. Раз жизнь закончилась – значит сделал всё, зачем пришёл. Или по крайней мере оставил требуемый отпечаток на тле мироздания. И всё таки, когда раз, когда вижу где-то артиста Золотухина, который играл с Владимиром в театре, с удивлением думаю: а вот сейчас бы и Высоцкий мог быть таким [старым, но живым]. И от этого возникает очень странное чувство: Высоцкий жив, хотя его и нет.
Уже после универа на какой-то барахолке купила «Прерванный полёт» Марины Влади. Читала взахлёб, но ничего не помню. Резануло мне ухо, как она боролась и с его алкоголизмов, и с остальным. Как отчаянно и безрезультатно боролась. Я когда-то на раскладке увидела книгу под названием «Все женщины Владимира Высоцкого» – вот это я бы хотела почитать, если кто-то не знает что мне подарить.
Один эпизод мне врезался в память намертво, не скажу точно где прочитанный. Идёт как-то вечером Высоцкий по Москве, гуляет значит. Лето, жарко, во всех домах открыты форточки. И тут он прислушивается и понимает, что из всех форточек доносится звук его песен. Высоцкий был «подрывником» уклада своего времени, гением, которого упорно отказывались признавать – и именно это постоянно подмывало фундамент его и без того беспокойной психики. Но для народа, для простого совейского, как он пел, человека – он конечно был живой иконой.
Помню, когда вышло кино «Спасибо что живой» я беседовала об этом со своей школьной учительницей. Татьяна Васильевна [земля пухом] сказала, что для неё это 2 разных человека: Высоцкий-поэт и Высоцкий-как-он-жил. Не думаю, что это правомерное суждение. Не думаю, что человек – не имею он того внутреннего надлома в судьбе, как это было у Владимира – сумел бы выдать столько и такого в столь короткий срок. А вот с чем я согласно, так с человеком [не помню, кто] сказавшим, что «первый(!) фильм про Высоцкого не мог быть ТАКИМ».
Напишу-ка я про конфуцианство. Для тех, кто не в теме – сразу скажу, что конфуцианство – это вообще не религия. Конфуций – личность историческая, он не был богом или сыном бога, не считал себя богоподобным и никто из его последователей не приписывал ему таких качеств. С этим разобрались.
Теперь про доктрину. Конфуцианство – этико-политические учение [для человека нравов XXI века, вполне может показаться диким даже само сочетание слов «этика» и «политика», если конечно им ясен подлинный смысл первого], но тем не менее. Идея конфуцианства – воспитание политической элиты нации. И даже не элиты, а политически-сознательных и политически-активных граждан, а «элитой» они становятся как бы по умолчанию: просто потому, что тот-кто-заботится о других людях – по факту выше их. Да-да, и политика – это искусство заботиться о благополучии города (полиса по-гречески), а так – и всех его обитателей.
Про этику – в разрезе конфуцианства – скажу только то, что она абсолютно признаёт правителя – слугой народа. Несмотря на то, что он наделён властью, полномочиями, мудростью (большей, чем подданные) – правитель всегда находится на службе некоторой идеи, подобно тому, как врачи дают клятву «не навреди».
Своё первое рифмованное «произведение» я написала лет в 6. Ну как только писать научилась, кароч. Стих я не помню, помню только что он был про орла и дебильный. Но я рассказывала его на каком-то празднике гостям, и все меня хвалили. А я даже тогда понимала, что стих – дебильный. Такое у меня значит первое знакомство с лицемерием. [вообще, всё что ненавижу – появилось в моей жизни очень рано, к чему бы это?]
Потом я ничего не писала, потому что дебильного не хотелось, а нормального… кто знает, как эти стихи пишутся-то вообще? Я не знаю. Я всегда любила белые стихи, и писать умела только их. Но были периоды – гигантские периоды, годы! – когда писала рифмами. В рифме что плохо – она убивает суть. А суть всегда – даже в поэзии – главное, потому пришлось рифме подвинуться.
И тем не менее рифмованные стихи писались. Особенно в пьяном состоянии. А точнее – только в пьяном почти и писались. Не в том смысле, что не писались натрезво – а просто трезвой я бывала очень редко в те времена, и то лишь потому, что была занята какой-то тяжёлой умственной работой [я на инженера училась, ага]. Помню, что когда бросала курить, самый сильный страх был – что я смогу без этого быть нормальным человеком, ведь вся моя жизнь (и что важнее – процесс осознания этой жизни) оказалась пропитана алкогольно-никотиновыми эффектами.
[отвеклась] Так значит стихи попёрли где-то лет с 18 и пёрли так плотнячком до самого окончания универа, то есть до 23-х. И всё, что нацарапано в эту пятилетку – прям под диктовочку Господа Бога я просто записывала. Честно-честно! Я помню, как жила в те времена, и понимать такие вещи, о которых я пишу в поэзии 10-15летней давности – я точно не могла. Это я сейчас их понимаю (потому что осознала), и соглашательски киваю, перечитывая вот-это-вот-всё, и [порой] поражаясь ясности изложенных там идей.
Потом ещё был период (25-29 лет) какой-то «переходной» лирики, которая уже почти вся была белая. И она была чистое недовольство. Или ярость. Или непонимание. Или несогласие. Непринятие. В общем, сильная эмоция. Поэзия – это вообще квинтэссенция боли. [цитата моя!] Потому теперь я так редко и пишу, но ~30 стихов в год всё ещё выдаю, хотя в прежние времена было под 200.
И последний (сейчас) – совсем уж странный период – таких бело-белых стихов, которые даже непонятно надо ли писать. Мне всё это кажется самоочевидным. Но беда в том, что мне кажется самоочевидным всё в принципе. [нет не скучно!] И кроме того, иногда (всё-таки!) случается нечто из-ряда-вон-выходящее – такое, что прямым текстом сказать язык не поворачивается – тогда оно выходит через образность. Ой да, забыла сказать (это к первому периоду больше относится, но там абзац закончился): образы – это нормальная себе такая поэтическая форма, самая естественная. Но окромя того, образы – это язык души. Или то, какие способом душа вываливает наружу вневременную истину в обход разуму-критику [на эту тему рекомендую «Транссёрфинг реальности»]. Это я веду к тому, что стихи – и есть способ человеческой души «проговорить» наружу. Потому в юности (в 14 лет это начинается – тогда просыпается астральное, то есть чувственное, в человеке) стихи пишут многие, если не сказать все. А потом это куда-то девается. Мне можется думать, что оно «угасает» такими этапами, как это произошло со мной. Но это не точно)).
Ликбез. В общем случае, лирика отличается от прозы наличием не рифмы, а такого явления как «ритмомелодика». Думаю, по названию понятно: значит есть ритм и мелодия. Стих, если вы замечали, даже белый – он… как бы… «звучит». Поэтому, если стих не «звучит» даже при наличии рифмы – это не стих, а кусок говна. Ну и [повторюсь] если стих ниочём – то он тоже кусок говна.
